Соц- арт

Соц-арт – явление, рожденное не литературой, а живописью. Впервые механизм соц-арта опробован в творчестве Комара и Меламида, которые вначале строили свое творчество на игре с идеологизированной цитатой. Они брали официальный лозунг и подписывали под ним свои фамилии. И в этом случае «Лозунг «Наша цель – коммунизм» В. Комар, А. Меламид» приобретал уже совершенно иной смысл, нежели без подписи»96. Это соц-арт в своем первоначальном виде.

Затем правила игры усложнились. Комар и Меламид поставили перед собой задачу создания псевдореалистического концепта – «национальной общерусской (как общеамериканской, все равно) картины, в концепции которой бережно учтены желания публики, зафиксированные в результатах социологического опроса: 1) картина должна быть сравнительно небольшой – для интерьера панельной квартиры; 2) по письму «реалистической, «как у Шишкина»; 3) должна нести религиозный смысл; 4) отражать природу; 5) включать изображения животных. У Комара и Меламида получилась работа величиной со средний экран телевизора – Христос проповедует медведю на фоне золотистого русского пейзажа с березами и рекой»

По характеру работы с текстом (игра, цитатность) соц-арт близок постмодернизму. Но у него свой, особый материал. В качестве материала соц- арт использует искусство реалистическое и соцреалистическое. Советская ментальность, выраженная в соцреалистической культуре, переносится в постмодернистский текст. Таким образом, художники, работающие в режиме соц-арта, являются своеобразными нахлебниками, эксплуататорами стилистики литературы соцреализма, «паразитирующими» на этом умирающем и разлагающемся искусстве. Используя язык и механизм соцреалистического искусства, писатели соц-арта создают иронически стилизованные, псевдотрадиционные произведения. Объектом внимания в соц-арте становится массовая советская культура и массовое советское сознание. То есть ведется игра со знаками советской цивилизации с целью окончательного низведения и разрушения советского сознания и советского искусства, порожденного этим сознанием.

Известно, что в каждой из разновидностей соцреалистической литературы были до шаблона, до мертвой схемы разработаны определенные характеристики персонажей, стилевые системы, сюжетные ходы, что делало их легко узнаваемыми. На эту узнаваемость и ориентирован соц-арт. Создать имитацию, копию какого-либо стиля и затем изнутри дискредитировать, взорвать ее.

В поэзии 70-80-х годов своеобразной модификацией соц-арта стал концептуализм, эксплуатирующий набор фикций и выпотрошенных схем советской действительности.

Вот, например, стихотворение Дмитрия Пригова:

По волнам, волнам эфира Потерявши внешний вид Скотоводница Глафира Со страною говорит Как живет она прекрасно На работе как горит Как ей все легко и ясно – Со страною говорит А страна вдали все слышит Не видна, как за рекой Но молчит и шумно дышит Как огромный зверь какой.

Пригов иронически воспроизводит схему казенно-административной ситуации выступления передовика производства, докладывающего по радио о своих трудовых достижениях. Как известно, в системе координат соцреалистического искусства задача состоит в том, чтобы «понадежнее упрятать схему в одежды языковых красот»99. Пригов снимает эти красоты, выявляя схему, выставляя ее как самостоятельный эстетически ценный факт. «При этом, – как отмечает М. Эпштейн, – складывается своеобразная эстетика (или, если угодно, антиэстетика) косноязычия»100. И далее: «Косноязычие оказывается инобытием велеречивости, обнажением ее сущностной пустоты»101. Таким образом, Пригов манипулирует привычными, окостеневшими в своей незыблимости образами советского искусства, его стилями, сюжетными ходами и т.д. Так, например, у того же Пригова есть стихотворение, перепевающее светловскую «Гренаду»:

Вашингтон он покинул, Ушел воевать, Чтоб землю в Гренаде Американцам отдать. И видел: над Кубой Всходила луна И бородатые губы Шептали: Хрена Вам

В стихотворении М. Светлова мы сталкивались с романтизацией чувств русского парня, готового отдать свою жизнь за освобождение крестьян в Гренаде. В переложении Пригова, как отмечает Е.И. Трофимова, «пафос и романтизм имиджа простого советского парня, ушедшего воевать за счастье испанских крестьян, снижается и дискредитируется проецированием ситуации на иные геополитические реалии»

Питательной почвой для соц-арта становится «окостенение языка, порождающего некие идеологические химеры. Концептуализм, – остроумно замечает М. Эпштейн, – это мастерская по изготовлению чучел»

Действительно, соц-артисты создают муляжи, восковые копии соцреалистического искусства, художественная задача которых не выражена текстуально, почему авторы и вынуждены проговаривать ее отдельно от текста, сверх текста. Так, Лев Рубинштейн, размышляя о собственном творчестве, полагает, что соц-арт – искусство деконструкции: «Заниматься деконструкцией, – отмечает он в одном из интервью, – <…> значит заниматься разрушением и созиданием одновременно. Переконструирование языка в моих текстах – это наделение его новыми позитивными кодами»105. Но выявить эту созидательную функцию в самом тексте в общем-то невозможно.

При обращении к тестам соцреалистической культуры Пригова и Рубинштейна интересует не столько возможность вскрыть механизмы создания государственных идеологических мифов (например, о прекрасной жизни советского передовика скотоводницы Глафиры), сколько возможность выявленную аналитическим путем схему, каркас использовать наизнанку, демонстрируя при этом читателю ущербность сознания, участвовавшего в создании подобных текстов. Но, как отмечает Ст. Рассадин, при этом Пригов не делает попытки «проникнуть в драму перекореженного сознания»106, наподобие Зощенко, предшественника Пригова по воспроизведению в народном языке малограмотного, заштампованного сознания человека постреволюционной действительности.

В прозе главным представителем соц-арта является Владимир Сорокин. В. Новиков отмечает: «Владимир Сорокин вырос из сора, выбрав в качестве интертекстуальной основы своей новеллистики самый неизящный материал – стилистику социалистического реализма»107. Соц-арт, действительно, берет этот материал в готовом стилистическом виде и на его основе строит постмодернистскую текстовую игру.

Генеральный прием построения прозы В. Сорокина заключается в том, что он берет готовые, стилистически отстоявшиеся литературные формы, такие как «деревенская», «городская» проза, «производственный» роман и навязывает им свои условия игры.

Сорокин, выбирая одну из этих традиций, тщательно копирует ее приемы. Так, например, в рассказе «Заседание завкома» Сорокин выбирает схему производственного романа с темой воспитания и возвращения несознательного рабочего в лоно социалистической идеи и практики. Таким несознательным рабочим в рассказе Сорокина является Витька Пискунов. Он пьяница и лодырь. Поэтому его вызывают на заседание профкома, где разбирается его личное дело. Члены профкома – типичные представители советского народа: милиционер, активист, бригадир, ветеран, уборщица. Заседание завкома происходит в типично советском помещении – с портретом Ленина, с красным сукном на столе и т.д. Осуждают Витьку Пискунова типично советским языком лозунгов и штампов. Действие неторопливо движется по привычному и узнаваемому шаблону. Как вдруг милиционер выкрикивает: «Прорубоно!» И вслед за ним все присутствующие на заседании завкома и только что призывающие перевоспитаться Пискунова начинают выкрикивать нечто бессвязное. Действие сюжета выходит на какой-то абсурдный виток, где начинает происходить нечто, необъяснимое с точки зрения нормальной логики. Затем уборщицу затаскивают на стол, зверски убивают, кладут в футляр от виолончели, после чего все возвращаются в нормальное, доабсурдное состояние. То есть вначале Сорокин убаюкивает своего читателя, движущегося по накатанным рельсам сюжета производственной повести. А затем совершает некий абсурдистский взрыв. Сорокин «не столько пародирует, сколько шоковым путем разрушает эстетику соцреализма»108, - замечает Г.Л. Нефагина. Другой критик дополняет: «Переход из одного измерения действительности в другое у Сорокина демонстрирует как раз абсурдность так называемой обыденной действительности и реальность того ее измерения, которое относится к сфере творчества и подсознания»

В романе «Очередь» – тонко смоделирована сама идея советской очереди в условиях тотального дефицита. Люди стоят в очереди неведомо за чем, вернее, за тем, в чем они нуждаются: кто за дефицитным продуктом, кто за джинсами, кто за музыкальной аппаратурой, кто за импортной обувью, кто за мебельным гарнитуром. Это очередь одновременно за всем и ни за чем, потому что впереди иллюзия, пустота. Главное дело очереди – движение вперед и заполнение вакуума между передвижениями разговором. Автор ставит перед собой задачу самоустранения из жизни очереди, поэтому роман и состоит только из реплик людей.

– Товарищи, кто последний? – Наверное я, но за мной еще женщина в синем пальто. – Значит, я за ней? – Да. Она щас придет. Становитесь за мной пока. – Вы будете стоять? – Да. – Я на минуту отойти хотел, буквально на минуту… – Лучше, наверное, ее дождаться. А то подойдут, а мне что объяснить? Подождите. Она сказала, что быстро… – Ладно. Подожду. Вы давно стоите? – Да не очень… – А не знаете, по сколько дают? – Черт их знает… Даже и не спрашивал. Не знаете по сколько дают? – Сегодня не знаю. Я слышала вчера по два давали. – По два? – Ага. Сначала по четыре, а потом по два. – Мало как! Так и стоять смысла нет… – А вы займите две очереди. Тут приезжие по три занимают.

Пришедшие в конец очереди начинают с того, что уясняют для себя цель, порядок, законы очереди. Устанавливают связи по вертикали и горизонтали. Определяют ближайший контекст и масштаб очереди в целом. Обживаются в очереди как в социальном организме. Очередь и есть живой организм. В своем масштабе она копирует структуру государства, если не жизни на земле в целом. Проблемы, которые обсуждаются в очереди, это проблемы общества в целом и каждого человека в отдельности. Это – воспитание детей, взаимоотношения «отцов и детей», секс, литература, футбол, музыка и т.д.

Главный герой романа Сорокина, как отмечают Петр Вайль и Александр Генис, «за трое суток проходит полный жизненный цикл мужчины. Он знакомится с девушкой, имеет успех, затем терпит фиаско, напивается, заводит роман, спит с женщиной. Все это – не считая таких мелочей, как мимолетные дружбы и вражды, еда, сон, обсуждение всех мыслимых тем»111. Действительно, Сорокин стремится не просто спародировать советское общество, а ухватить структуру, саму модель советского сознания. В конце романа выясняется, что главному герою нет необходимости больше бежать в очередь, участвовать в перекличке и т.д. Потому что женщина, с которой он переспал, является продавщицей того самого вожделенного дефицитного товара, за которым и стоял сорокинский герой. То есть цель находилась не там, где герой ее себе изначально представлял.

Поведение героя строго ритуальное, подчиненное мифологическому комплексу представлений, рожденных коллективным сознанием очереди. И вырваться из плена этих ритуально-мифологических представлений герою чрезвычайно трудно несмотря на чудо с женщиной-продавщицей, избавившей его от стояния в очереди. Уже замечено, что соц-арт, начав с пародирования речевых клише, скоро вторгается в сферу мифологического112. Дело в том, что структура соцреалистического романа восходит к структуре традиционного мифа. Основные сюжетные элементы соцреалистического романа таковы: герой никогда не стремится к индивидуальному самоосуществлению, к раскрытию своей неповторимой индивидуальности. Его цель другая: стать частью социальной интеграции, включиться в коллективность, которая мыслится высшей ценностью.

В осуществлении цели герою помогает более старый и более «сознательный» персонаж, который уже раньше проделал подобный поиск. Кульминационной точкой соцреалистического романа становится сцена, где герой достигает своей цели – социальной интеграции и коллективности. По существу именно эта ситуация проигрывалась уже в мифе и обрядности. Здесь как бы имитируется обряд инициации, в котором младший соплеменник посвящается в новую, взрослую жизнь. Старший товарищ выполняет здесь функцию племенного вождя, который и проводит обряд инициации и инкорпорации. Как правило, старший будет давать посвящаемому некоторые советы. С этого момента, собственно, начинается ритуал посвящения. Старший часто вручает неофиту какие-то предметы или символы принадлежности к «племени». В соцреалистическом романе такими предметами, символами становятся, например, знамя, значок, партбилет. Что делает с эти материалом соц-арт?

В рассказе Владимира Сорокина «Сергей Андреевич» достаточно четко прослеживается ориентация на эту ритуально-мифологическую модель, опрокинутую на соцреалистические произведения.

Выпускники школы в последний раз идут в поход вместе со своим учителем. Ситуация похода в сочетании с окончанием школы соответствует первой фазе инициации – отделению неофита от прежнего, знакомого ему окружения. В центре рассказа – наставления Учителя. В этих наставлениях дается стандартная для соцреализма шкала ценностей. Эта стандартность подчеркивается Сорокиным совершенно стертым, лишенным индивидуальности языком учителя.

– Да, ребята, лес – это удивительное явление природы. Восьмое чудо света. Лес никогда не может надоесть, никогда не наскучит. А сколько богатства в лесу! Кислород, древесина, целлюлоза. – Ну, что ж, Витя, техника, безусловно, дала человеку очень многое. Но мне кажется, главное, чтобы она не заслонила человека, не вытеснила его на задний план.

Далее, девочка – отличница сообщает, что вместо института пойдет на фабрику простой ткачихой. «Чтобы по-настоящему почувствовать производство <…> Тогда мне и учиться легче будет и жизнь побольше узнаю. У нас в семье все женщины – потомственные ткачихи. Учитель понимающе посмотрел Лебедевой в глаза: – Молодец. В институте ты будешь учиться еще лучше. А год на фабрике – это очень полезно».

На восторженное признание любимого ученика, называющего учителя «великим человеком», Сергей Андреевич, в соответствии с соцреалистическим этикетом, скромно отвечает: «Великих людей, Миша, очень мало. Я же не великий человек, а простой учитель средней школой. Если я тебе в чем-нибудь помог – я очень доволен. Спасибо тебе за теплые слова».

Далее проводится «испытание магического знания», неотъемлемый элемент обряда инициации. В рассказе эта проверка выглядит как простая проверка знаний о звездном небе (т.к. учитель астрономии). Но эта проверка о звездах соотносится с соцреалистической эстетикой, в которой звезды отчетливо ассоциируются с высотой романтических устремлений героев. В рассказе только один ученик, Миша выдерживает это испытание. Кульминацией рассказа становится ритуальное приобщение, которое завершает «поиск»: «Небольшая кучка кала Учителя лежала в траве, маслянисто поблескивая. Ученик Соколов приблизил к ней свое лицо. От кала сильно пахло. Он взял одну из слипшихся колбасок. Она была теплой и мягкой. Он поцеловал ее и стал быстро есть, жадно откусывая, мажа губы и пальцы». Структура протосюжета соцреалистического поиска осталась неизменной. Только знамя или партбилет заменены человеческими испражнениями, которые поедаются прошедшим посвящение героем. При этом символический код (знамя, партбилет) заменяется натуралистическим. И тем самым взрывается какая бы то ни было значимость псевдо соцреалистического сюжета. При помощи сниженной пародии Сорокин отменяет ценности, важные для соцреалистической эстетики.

Почти все рассказы Сорокина строятся по подобной схеме. Сначала писатель, используя сюжетные ходы и язык соцреалистической литературы, создает точную стилизацию, и читатель почти уверен, что перед ним производственная или «деревенская» или любовно-романтическая проза советской поры. Но неожиданно происходит совершенно абсурдистский взрыв, который разрушает сюжет, заставляет пересмотреть уже сложившееся впечатление, опровергает все предыдущее.

Б. Соколов отмечает: «этот писатель выворачивает эстетику социалистического реализма наизнанку, стремясь продемонстрировать читателям идиотизм и самого метода, и действительности, которую тот был призван отразить»